Биография. Майкл Полани: концепция личностного знания Смотреть что такое "полани" в других словарях

Майкл По́лани (также По́ляни , По́ланьи ; англ. Michael Polanyi , Михай Поланьи , венг. Polányi Mihály ; 11 марта , Будапешт - 22 февраля , Манчестер) - английский физик , химик и философ . Родом из Венгрии ; с 1933 года жил в Великобритании , США . Наиболее известен своими работами по физической химии и философии науки . Основные работы посвящены химической кинетике и изучению кристаллических структур. Известен как соавтор теории абсолютных скоростей реакций и соотношения Брёнстеда-Поляни (англ.) русск. . Представитель постпозитивизма , критик позитивизма , автор концепции «личностного (или неявного, молчаливого) знания» .

Биография

Родился в светской еврейской семье, но его дед по материнской линии - Андреас Вол - был раввином (отказавшись от должности главного раввина Вильнюса он оставался религиозным историком и просветителем ). Мать Поланьи - Сесилия Вол - родилась в Российской империи. Её после окончания Виленской гимназии отец отправил в Вену, чтобы отдалить от российских социалистических деятелей и предотвратить её арест. Здесь она познакомилась и вышла замуж (1880) за Михаила Поллачека, будущего отца Майкла. Сам он родился в местечке Длха на Орави (Словакия) в богатой еврейской семье выходцев из Ужгорода (Унгваре), который тогда, как и Словакия входил в состав Австро-Венгерской империи.

Майкл Полани родился в 1891 году в Будапеште , став пятым ребёнком в семье. Хотя отец Полани участвовал в сооружении значительной части железнодорожной системы Венгрии, в 1899 году он практически обанкротился. В 1904 году за год до его кончины жена и дети приняли протестантизм, изменив фамилию Поллачек на венгерский лад - Полани (Поланьи), глава семьи ничего из этого не сделал.

В молодости был близок к левосоциалистическим кругам. Определенное влияние тогда на братьев Майкла и Карла оказал революционер-народник С. Л. Клячко , с которым после отъезда из Вильнюса Сесилия Поланьи сохранила близкие отношения, они дружили семьями.

Двое из его учеников и его сын стали лауреатами Нобелевской премии по химии. В 1944 году Полани был избран членом Королевского общества . Начиная с 1950-х годов Полани практически оставил научную деятельность в области химии и занялся философией и теологией. С 1961 года в отставке.

С 1962 года жил в США: в 1962-1963 годах работал в Исследовательском центре в Пало-Альто (штат Калифорния), в 1964 г. – профессор теологии в университете Дьюка в Дареме (штат Северная Каролина), в 1965-1966 гг. – в Уэслианском университете в Миддлтауне (штат Коннектикут).

Обладатель почётных степеней Принстона (1946), Лидса (1947), Кембриджа (1969), Абердина (1959) и Нотр-Дама (1965) .

Научная деятельность

Физическая химия

Основные работы Полани посвящены физической химии, прежде всего химической кинетике и изучению кристаллических структур . С 1914 года занимался проблемами применения законов термодинамики к биологическим системам. В 1915 году предложил теорию полимолекулярной адсорбции . После 1918 года занялся интерпретацией рентгенограмм , которые получались при облучении волокон целлюлозы ; показал, что пятна на рентгенограммах возникают от кристаллов, ориентированных вдоль оси волокна. С помощью рентгеноструктурного анализа установил (1921) размер элементарной ячейки целлюлозы.

В 1935 году совместно с Г. Эйрнингом и М. Г. Эвансом создал теорию абсолютных скоростей реакций, включающую метод переходного состояния. Совместно с И. Хориути разработал (1935) молекулярную модель элементарного акта электрохимической реакции.

Философия науки

Во время визита в СССР в 1935 году с лекцией для Наркомата тяжёлой промышленности Бухарин заявил Полани, что различие между фундаментальной и прикладной наукой является ошибкой капитализма, и что в социалистическом обществе все научные исследования ведутся в соответствии с нуждами последнего пятилетнего плана . Полани обратил внимание на то, что случилось с генетикой в Советском Союзе в связи с государственной поддержкой теорий Трофима Лысенко . Призывы к централизованному планированию научных исследований в Великобритании со стороны таких учёных, как Джон Десмонд Бернал , заставили Полани отстаивать позицию, в соответствии с которой прирост научного знания достигается в результате выводов, сделанных после свободного обсуждения сообществом специалистов, а не руководящим органом.

Полани доказывал, что взаимодействие между учёными подобно взаимодействию между экономическими агентами на свободном рынке . Подобно тому, как потребители на свободном рынке в условиях конкуренции между производителями устанавливают цены товаров, также и учёные, обходясь без централизованного руководства, определяют истинность теорий.

Эпистемология

В книге «Наука, вера и общество» (1946) Полани изложил свои возражения против позитивистского понимания науки, указав на недооценку позитивизмом той роли, которую в научной практике играют ошибочные личные взгляды. В книге «Личностное знание» (1958) Полани утверждает, что абсолютная объективность представляет собой ложный идеал, поскольку любые умозаключения базируются на персональных суждениях. Он опровергает идею о механическом установлении истины путём использования научного метода . Любое знание является личностным и по этой причине основывается на индивидуальных суждениях. Отвергнув критическую философию, Полани отстаивает фидуциарный посткритический подход, согласно которому мы полагаем больше, чем можем доказать, и знаем больше, чем можем выразить словами.

Семья

Младший сын Майкла - Джон Чарлз Полани - лауреат Нобелевской премии по химии; старший брат - Карл Поланьи (Полани) - известный политэконом и социальный философ; племянница -Ева Цайзель - известный скульптор и дизайнер.

Напишите отзыв о статье "Полани, Майкл"

Примечания

Библиография

• Atomic Reactions (1932)
• The Contempt of Freedom (1940) - первая ненаучная книга Полани
• Full Employment and Free Trade (1945)
• The Logic of Liberty (1951)
• Personal Knowledge: Towards a Post-Critical Philosophy (1958)
• The Tacit Dimension (1967)
• Knowing and Being (1969)

• Полани М. Личностное знание: На пути к посткритической философии / Пер. с англ. М. Б. Гнедовского. - М., 1985.
• Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии / Под ред. В. А. Лекторского, В. А. Аршинова; пер. с англ. М. Б. Гнедовского, Н. М. Смирновой, Б. А. Старостина. - М., 1995.
• Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. - [Благовещенск?]: БГК Им. И. А. Бодуэна Де Куртенэ, 1998. - 344 с. - (Корпус гуманитарных дисциплин.) ISBN 5-8015-7123-X

Ссылки

Отрывок, характеризующий Полани, Майкл

– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C"est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей, есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.

12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир, [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.

Майкл Полани

Полани Майкл (1891–1976). Британский философ, один из основателей постпозитивизма. Стремился конструктивно преодолеть идею о возможности деперсонифицированного представления научного знания, неправомерно приравниваемого к объективности последнего. В структуре ориентировочной и познавательной активности – в сенсомоторных навыках, восприятии, использовании языка, методах диагностики и экспериментирования, актах научного творчества и т.д. – Полани выделял явные и неявные компоненты. Последние осваиваются человеком в практических действиях, в совместной научной работе и служат основанием его целенаправленной активности. В науке явное знание представлено как интерперсональное знание (в понятиях и теориях), неявное – как личностное знание, вплетенное в искусство экспериментирования и теоретические навыки ученых, в их пристрастия и убеждения. Неявное знание не допускает полной экспликации и транслируется через непосредственное (“из рук в руки”) обучение мастерству научного поиска и личные контакты ученых. Научный опыт, согласно Полани, внутренне переживаем, обусловлен страстным желанием исследователя достичь подлинно научной истины, личностно окрашен. Ввел в научный оборот понятие “научное сообщество”. В ряде работ подчеркивал необходимость определенных социокультурных условий для поддержания свободной научной коммуникации и сохранения научных традиций.

А. Акмалова, В. М. Капицын, А. В. Миронов, В. К. Мокшин. Словарь-справочник по социологии. Учебное издание. 2011.

Полани (Polanyi) Майкл (1891-1976) - британский философ, один из основателей постпозитивизма , выходец из Венгрии, сотрудник (с 1923) Института физической химии (Берлин), в эмиграции с 1933, профессор физической химии (затем - социальных наук) Манчестерского университета (с 1933). В главных сочинениях по философии и социологии науки: "Личностное знание. На пути к посткритической философии" (1958), "Неуважение свободы" (1940), "Основания академической свободы" (1947), "Логика свободы" (1951), "Неявное знание" (1962), "Знание и бытие, эссе" (1969) и др. выступил в 1940-х с критикой основных принципов логического позитивизма, в 1950-х - разработал концепцию "неявного знания" (по Полани, "существуют вещи, о которых мы знаем, но не можем сказать"). Стремился конструктивно преодолеть идею о возможности деперсонифицированного представления научного знания, неправомерно приравниваемого к объективности последнего.

В структуре ориентировочной и познавательной активности - в сенсомоторных навыках, восприятии, использовании языка, методах диагностики и экспериментирования, актах научного творчества и т.д. - Полани выделял явные и неявные компоненты. Последние, по Полани, осваиваются человеком в практических действиях, в совместной научной работе и служат основанием его целенаправленной активности. В науке явное знание представлено как интерперсональное знание (в понятиях и теориях), неявное - как личностное знание, вплетенное в искусство экспериментирования и теоретические навыки ученых, в их пристрастия и убеждения.

С точки зрения Полани, существуют "два типа знания, которые всегда совместно входят в процесс познания всеобъемлющей целостности. Это: 1. Познание объекта путем концентрации внимания на нем как целостности; 2. Познание объекта исходя из наших представлений о том, какой цели он служит в составе той целостности, частью которой он является. Последнее может быть названо неявным... Взаимоисключающий характер этих двух типов познания может быть выражен в терминах логической дизъюнкции".

Неявное знание, согласно Полани, не допускает полной экспликации и транслируется через непосредственное ("из рук в руки") обучение мастерству научного поиска и личные контакты ученых. Научный опыт у Полани - внутренне переживаем, обусловлен страстным желанием исследователя достичь подлинно научной истины, явно личностно окрашен. Полани ввел в научный оборот понятие "научное сообщество". В ряде работ подчеркивал необходимость определенных социокультурных условий для поддержания свободной научной коммуникации и сохранения научных традиций.

А.А. Грицанов

Новейший философский словарь. Сост. Грицанов А.А. Минск, 1998.

Полани (Polanyi) Майкл (1891-1976) - брит, ученый и философ, известный своими работами в области философии и социологии науки. Родился в Будапеште, изучал медицину и химию. В 1919 переехал в Германию, с 1923 работал в Институте физической химии в Берлине. После прихода к власти нацистов эмигрировал в Англию, с 1933 - проф. физической химии, с 1948 - социальных наук в Манчестерском университете, с 1959 в Оксфорде, читал также лекции в США. В области химии Полани был одним из пионеров применения квантовой механики для расчета скоростей химических реакций. В 1930-е годы посещал СССР, дискутировал с Н. Бухариным по проблемам централизованного планирования науки, отстаивая свободу научных исследований. Полани принадлежит ряд оригинальных работ по философии и социологии науки, из которых наиболее известна книга «Личностное знание. На пути к посткритической философии» (1958). Наряду с К. Поппером , С.Э. Тулмином , Т. Куном , Полани относят к родоначальникам постпозитивистской философии науки. Их объединяло критическое отношение к наследию Неопозитивизма, однако во многих аспектах их позиции весьма различны. Так, К. Поппер, разрабатывая концепцию критического рационализма, полемизировал не только с неопозитивизмом, но и с концепцией «личностного знания» Полани, обвиняя его в иррационализме. Само же название книги Полани полемически заострено против «критицизма» К. Поппера и его теории «объективного знания». Другие постпозитивисты оценивали позицию Полани как вполне рациональную, ибо ее основной пафос заключался в преодолении сомнительного идеала депереонифицированного представления научного знания, отождествляемого с его объективностью. Согласно Полани, в науке существует значительное и очень важное «неявное измерение», которое не артикулируется и не объективируется в учебниках и научных статьях. Его ядро составляет мастерство познавательной деятельности, приемам и тонкостям которого нельзя научиться по учебникам и другим текстам. Оно передается и осваивается лишь в непосредственном общении и совместной работе в лаборатории ученика и ученого-мастера. В результате люди, реально делающие науку, владеют большим запасом неявного знания, что отличает их от просто эрудитов. В своих работах Полани доказывал, что аналогичная ситуация характерна и для других видов мастерства - в искусстве, в ремесленной деятельности и т. п. В них также мы «знаем больше, чем можем сказать». Концепцию неявного, неартикулированного знания Полани применял к проблемам природы научного открытия, роли традиций и школ в науке. Он выступал против разграничения «контекста открытия» и «контекста обоснования» знания, дихотомии фактов и ценностей, подчеркивая роль личностных факторов в познании, воображения, страстной заинтересованности ученых в поиске научной истины.

Современная западная философия. Энциклопедический словарь / Под. ред. О. Хеффе, В.С. Малахова, В.П. Филатова, при участии Т.А. Дмитриева. М., 2009, с. 216.

Сочинения: Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985; Science, Faith and Society. L., 1946; The Logic of Liberty. L., 1951; The Tacit Dimension. L., 1966; Knowing and Being. L., 1969.

Полани (Polanyi) Майкл (12 марта 1891, Будапешт – 22 февраля 1976, Нортхемптон, Англия) – британский ученый, видный специалист в области физической химии, один из основоположников «исторического» направления в философии науки. Окончил медицинский факультет Будапештского университета, изучал физическую химию в Высшей технической школе в Карлсруэ (Германия). Работал в Институте химического волокна (1920), затем в Институте физической химии в Берлине (1923). Профессор Института Макса Планка (1926). С приходом к власти нацистов эмигрировал в Англию (1933). Профессор физической химии и социальных наук в Манчестерском университете. Член Мертон-колледжа в Оксфорде (1959), Общества Макса Планка (1949), иностранный член Американской Академии искусств и наук, член Международной Академии философии науки (1962), почетный доктор многих университетов мира.

С 1930-х гг. Полани выступил с критикой тоталитаризма и его губительного влияния на культуру. В 1950-х гг. он сформулировал ряд принципиальных положений философии науки. Наука и другие виды человеческого познания, согласно Полани, обладают общностью, состоящей в принципиальной неустранимости субъекта из всех возможных реконструкций познавательных процессов. Тем самым философия науки Полани, примыкая своими идеями и методами к социологии познания, оказалась альтернативой как позитивизму, так и «критическому рационализму», т.е. наиболее влиятельным направлениям в философии науки 1960–70-х гг. Полани подверг критике основные положения позитивистов: программу «эмпирицизма», т.е. элиминации «теоретических» (не имеющих адекватного перевода в языке наблюдения) терминов из структуры научных теорий; индуктивизм и кумулятивизм как принципы логики научного познания и реконструкции истории науки; демаркационизм (утверждение о возможности проведения четкой разграничительной линии между наукой и философией). Вместе с тем Полани выступил против «эпистемологии без познающего субъекта» К.Поппера, т.е. против идеи о возможности логико-рациональной реконструкции познавательного процесса в отвлечении от культурно-исторической, социальной его детерминации. Согласно Полани, факторы социокультурного контекста оказывают важнейшее воздействие не только на организацию научно-исследовательской работы ученых, но и на содержание научной деятельности.

Для оценки научных теорий важнейшее значение имеет «неявное знание» (tacit knowledge), которое приобретается и осваивается только в непосредственном общении ученых. Это знание практически не выражается в явной форме – в виде описаний, диаграмм, инструкций или текстов в учебниках, оно всегда остается «за кулисами» той сцены, на которой происходят интеллектуальные дискуссии, но существенно воздействует на их содержание и характер. Такое представление о научном знании Полани и его последователи назвали «посткритическим рационализмом», что означало ориентацию на поиск более гибкого понимания научной рациональности, ориентированного на органическое единство культуры и ее интеллектуальных компонент.

Рациональность научного познания не может быть сведена к некой формальной логике исследования и открытия, фактическое содержание научного знания и его логическая структура не тождественны. Научное познание не было бы возможным, если бы не существовала рациональность познаваемых объектов – внутренняя разумность мира. Но нельзя полагать, будто дедуктивные или индуктивные процедуры в достаточной мере позволяют раскрыть эту объективную рациональность. Научное познание позволяет соотнести последнюю с человеческим миром; в этом процессе участвуют интуиция, чувство красоты, продуктивное воображение. Получаемая в познавательных процессах информация всегда богаче той, которая проходит через сознание и может быть вербализована. Значения терминов определяются контекстом их употребления и, следовательно, всегда включают в себя «неявное знание»; понимание этих значений предполагает непосредственное включение субъекта в данный контекст. Семантические воззрения Полани были близки функциональным и контекстуальным теориям значения (Огден, Ричардс, Малиновский и др.).

Важнейшим условием понимания Полани считает доверие тем концептуальным средствам познания, которыми располагает научное сообщество. Поэтому приобщение к науке предполагает глубокую перестройку личности, готовность мыслить так, как это следует из рекомендаций научной элиты, авторитет которой в сознании субъекта непререкаем. Конфликты между авторитетными мнениями и изменения в фундаментальных убеждениях – нормальное условие научного роста, однако нельзя думать, что этот процесс может завершиться победой одного из соперничающих мнений, которое выдаст себя за истину в последней инстанции. Прогресс науки заключается не в движении к некоему универсальному «безличному» знанию, а в увеличении возможностей личного соучастия в познавательных процессах, расширении систем образования и профессиональной исследовательской деятельности. Такое понимание науки сближало концепцию Полани с идеями Л.Флека, Т.Куна, С.Тулмина, П.Фейерабенда и др. критиков традиционных концепций научной рациональности.

В.П. Порус

Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин , А.А. Гусейнов , Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. III, Н – С, с. 267.

Полани (Polani) Мишель (1891- 1976) - английский философ, экономист, политик и эпистемолог, специалист по проблемам философии психологии.

Биография. Получил медицинское образование в Будапештском университете. Во время Первой мировой войны служил офицером медицинской службы в Австро-Венгерской армии. С 1923 г. - приват-доцент Берлинского университета. Неприятие нацизма привело его в 1933 г. к решению принять предложение работать в Англии на кафедре физической химии в Манчестерском университете. В 1933-1948 гг. - профессор физической химии Манчестерского университета; с 1945 по 1958 г. - профессор социальных наук. Исследования. В 1916 г. создал теорию абсорбции газов на поверхности твердых тел, а параллельно создавалась альтернативная теория, которая в 1932 г. была отмечена Нобелевской премией по химии. Но через 5 лет выяснилось, что правильной была теория М. Полани. Этот случай биографии определил основную тему размышлений М. Полани. Такой темой стало противоречие между тем, что всякое знание является персональным, и тем, что движение науки определяется сообществами ученых. Это может привести к подавлению тех направлений, которые позже могут оказаться ценными, и поощрению бесполезных. С точки зрения М. Полани, нет оснований заявлять, что та или иная научная теория является истинной или что тот или иной предмет искусства представляет безусловную эстетическую ценность, так как невозможно доказать, что соответствующая позиция является единственно правильной. Но хотя и невозможно знать истину, можно быть убежденным, что знаешь. Все построения в науке, искусстве или религии в конечном счете основываются на убеждении. Подобная убежденность основывается главным образом на неявных знаниях. Так, например, начинающий студент-биолог, изучающий в микроскоп каплю крови в первый раз, увидит очень немного. Необходима практика, чтобы в этом образце увидеть клетки. Но при этом довольно трудно точно определить, что же такого должен узнать студент, чтобы различать типы клеток в том, что сначала казалось недифференцированной массой. Тем не менее это происходит в результате обучения, в значительной степени основанного на неявных знаниях. По мнению М. Полани, любая мысль содержит компоненты, которые мы плохо осознаем в основном контексте нашего мышления. На этой основе им была разработана теория научного исследования, восходящая к гештальтпсихологии. Основным стал тезис о том, что надо различать «фокальное», или осознанное, восприятие чело-века и вещей, с одной стороны, и «периферическое», или «инструментальное», знание - с другой. В таком периферическом знании отдельные элементы осознаются не сами по себе, а лишь посредством их вклада в постижение того предмета, на котором сосредоточено внимание. Введенное понятие «неявного знания» обозначило слой человеческого опыта, неартикулированный и не поддающийся полной рефлексии. Это периферическое знание аналогично «краевому осознанию» ощущений, которые обусловлены находящимся в руке инструментом (например, молотком), которые возникают при забивании гвоздя и без которых невозможен весь этот процесс. Используемые «инструменты» (в том числе умение ездить на велосипеде или автомашине, владеть молотком или скальпелем и т. п.) становятся как бы продолжением человеческого тела и явно не осознаются. По мнению М. Полани, наука делается людьми, овладевшими соответствующими навыками и умениями познавательной деятельности, которые не поддается исчерпывающему описанию и выражению средствами языка. Это - неявное, или личностное, знание, оно соответствует наработанному ученым с годами практических исследований опыту экспериментирования, классификации, диагностики, использования теоретического аппарата. Подобное неявное знание не допускает полного выражения в учебниках, оно передается «из рук в руки» - в совместной лабораторной работе опытного ученого и его учеников, в личных контактах исследователей. С другой стороны, явно выраженное, артикулированное научное знание, в частности то, которое представлено в текстах научных статей и учебниках (т. е. оно существует в четких понятиях и операционализированных теориях), - это лишь малая часть знания. Такое знание существует как интерперсональное знание. При этом процесс построения научных утверждений имеет два уровня. Во-первых, это внутреннее, т. е. для себя, прочтение формирующегося текста, который определяется неявным контекстом скрытого знания, имеющего инструментальный характер «знания как», знания-умения, задаваемого в своей основе всей телесной организацией человека как живого существа. Во-вторых, это попытки артикуляции данного текста вовне, посредством языковой системы. В подобных попытках артикуляции остаются символически неартикулированными инструментальные знания, та личностная уверенность в истинности, которая выступает основой провозглашаемого ученым суждения.

Кондаков И.М. Психология. Иллюстрированный словарь. // И.М. Кондаков. – 2-е изд. доп. и перераб. – СПб., 2007, с. 431-432.

Сочинения: The Logic and Liberty. Routledge, 1951; Personal knowledge. Routledge, 1958; в рус. пер.: Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985; Science, Faith and Society (2nd edn). Chicago University Press, 1964; The Tacit Dimension. Routledge, 1966; Logic and Psychology // American Psychologist. 1968, 23, 27-43; Knowing and Being. Routledge, 1969; Meaning. Chicago University Press, 1975 (with H. Prosch).

Литература: Аршинов В. И. Полани // Современная западная философия: Словарь / Сост. В. С. Малахов, В. П. Филатов. М.: Политиздат, 1991; М. Полани // Психология: Биографический библиографический словарь / Под ред. Н. Шихи, Э. Дж. Чепмана, У. А. Конроя. СПб.: Евразия, 1999.

Далее читайте:

Философы, любители мудрости (биографический указатель).

Сочинения:

The Contenpt of Freedom: The Russian Experiment and After. L., 1940, Full Employment and Free Trade. L., 1945;

Science, Faith and Society. L., 1946;

The Logic of Liberty: Reflections and Rejoinders. L., 1951;

The Study of Man. L., 1959;

Beyond Nihilism. L., 1960;

The Tacit Dimension. L., 1967;

Knowing and Being. L., 1969;

Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985.

Биографические сведения

В молодости был близок к левосоциалистическим кругам. Окончил Будапештский университет и стал доктором медицины в 1913 г.

Первую научную статью опубликовал в 19 лет. Во время Первой мировой войны был офицером медицинской службы австро-венгерской армии. После войны работал над приложением квантовой теории к третьему закону термодинамики и над теорией адсорбции.

После поражения коммунистической революции 1919 г. в Венгрии и установления там репрессивного режима Хорти уехал в Германию .

С 1923 г. преподавал в Высшем техническом училище в Берлине, с 1926 г. - профессор физической химии. С 1923 г. по 1933 г. работал также в возглавляемом Ф. Габером Институте физической химии и электрохимии кайзера Вильгельма в Берлине (Далем); после прихода к власти нацистов эмигрировал в Англию .

В 1933–48 гг. Полани был профессором физической химии Манчестерского университета. Написал работы по физике и теоретической экономике: «Атомные реакции» (1932), «Полная занятость и свободная торговля» (1945).

В 1944 г. был избран членом Королевской академии наук и получил много других почетных званий и наград. В 1948 г. Полани оставил карьеру химика и продолжил научную деятельность как профессор социальных наук в том же университете (1948–59).

После выхода в отставку занимал почетную научную должность в Мертон-колледже в Оксфорде (1959–61).

Вклад в теорию познания

В основу самой известной работы Полани «Личностное знание. На пути к посткритической философии» (1958; русский перевод - 1985 г.) легли прочитанные им в 1951–52 гг. лекции о теории познания.

В 1960–70-х гг. прочел несколько курсов лекций в США; позднее эти лекции стали основой его работ «Молчаливая размерность» (1966) и «Смысл» (в соавторстве, 1975).

Философ науки

Полани особенно известен своими работами по философии науки, главным образом по теории научного познания. Он один из основоположников так называемого исторического направления в английской постпозитивистской философии (и социологии) науки.

В 1940-х гг. он критиковал логический позитивизм. Главное место в его философии науки занимает разработанная им в 1950-х гг. идея о том, что в научном познании следует различать: 1) знание центральное, явное, осознаваемое, эксплицитное, носящее интерперсональный характер, которое может передаваться без личных связей, и 2) периферийное, «неявное» знание, неосознаваемое, имплицитное, которое проявляется в практической деятельности (включая научную) и передается только путем личных контактов (как правило, в результате обучения).

Он ввел в оборот в наукологии термин «научное сообщество». Полани особо подчеркивал личностный характер познания и в связи с этим необходимость для ученого социальных и культурных условий, обеспечивающих свободу научных связей и сохранение научных традиций.

Философия Науки. Хрестоматия Коллектив авторов

МАЙКЛ ПОЛАНИ. (1891-1976)

МАЙКЛ ПОЛАНИ. (1891-1976)

М. Полани (Polanyi) - британский философ науки, автор эпистемологической концепции «неявного знания». Основанием ее стало представление об укорененности всех форм познавательной деятельности, включая научную, в обыденном практическом опыте и телесной организации человека. Концепция неявного знания Полани - одна из плодотворных попыток осмысления целостности обыденно-практического знания, включающего опыт зрительного восприятия, телесно-двигательных навыков и инструментальной деятельности, естественно-научного, социогуманитарного и художественного познания.

Поскольку науку делают люди, то получаемые в процессе научной деятельности знания, как и сам этот процесс, не могут быть деперсонифицированными. В личностном знании запечатлены и познаваемая действительность, и сама познающая личность, ее заинтересованное, а не безразличное отношение к знанию, личный подход к его трактовке и использованию. Личностное знание - это не только совокупность каких-то утверждений, явных, выраженных в понятиях, суждениях и теориях, но и переживания индивида. Это неявное знание, неартикулируемое в языке и воплощенное в телесных навыках, схемах восприятия, практическом мастерстве. Оно не допускает полной экспликации и изложения в учебниках, а передается из «рук в руки» в общении и в личных контактах исследователей.

М.М. Дорошенко, T. Щедрина

Фрагменты текстов приводятся по кн.:

Полами М. Личностное знание на пути к посткритической философии. М., 1985.

<...> Знание - это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства. Акт познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический. Можно сказать, что в этом случае наше осознание этих предметов является «периферическим» по отношению к главному «фокусу осознания» той целостности, которой мы достигаем в результате. Ориентиры и инструменты - это только ориентиры и инструменты; они не имеют самостоятельного значения. Они призваны служить искусственным продолжением нашего тела, а это предполагает определенное изменение индивидуальной деятельности. В этом смысле акты постижения необратимы и некритичны.

Этим определяется личное участие познающего человека в актах понимания. Но это не делает наше понимание субъективным. Постижение не является ни произвольным актом, ни пассивным опытом; оно - ответственный акт, претендующий на всеобщность. Такого рода знание на самом деле объективно, поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью; контакт, определяемый как условие предвидения неопределенной области неизвестных (и, возможно, до сей поры непредставимых) подлинных сущностей. Мне думается, что термин «личностное знание» хорошо описывает этот своеобразный сплав личного и объективного.

Личностное знание - это интеллектуальная самоотдача, поэтому в его претензии на истинность имеется определенная доля риска. Объективное знание такого рода может содержать лишь утверждения, для которых не исключена возможность оказаться ложными. <...> (С. 18-19)

На протяжении всей книги я старался сделать это очевидным. Я показал, что в каждом акте познания присутствует страстный вклад познающей личности и что эта добавка - не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. <...> (С. 19)

<...> будучи человеческими существами, мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра, что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах человеческого языка, сформированного насущными потребностями человеческого общения. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице.

Можно утверждать, что вообще всякая теория, которую мы провозглашаем безусловно рациональной, тем самым наделяется пророческой силой. <...> Ряд величайших научных открытий нашего столетия был совершенно справедливо представлен как удивительные подтверждения принятых научных теорий. В этом неопределенном диапазоне истинных следствий научной теории и заключена в самом глубоком смысле ее объективность. (С. 23)

<...> наиболее распространенная сейчас концепция науки, основанная на разделении субъективности и объективности, стремится - и должна стремиться любой ценой - исключить из картины науки это явление страстного, личностного, чисто человеческого создания теорий или в крайнем случае минимизировать его, сводя к фону, который можно не принимать во внимание. Ибо современный человек избрал в качестве идеала знания такое представление естественной науки, в котором она выглядит как набор утверждений, «объективных» в том смысле, что содержание их целиком и полностью определяется наблюдением, а форма может быть конвенциональной. Чтобы искоренить это представление, имеющее в нашей культуре глубокие корни, следует признать интуицию, внутренне присущую самой природе рациональности, в качестве законной и существенной части научной теории. Поэтому интерпретации, сводящие науку к экономичному описанию фактов, или к конвенциональному языку для описания эмпирических выводов, или к рабочей гипотезе, призванной обеспечить удобство человеческой деятельности, - все они определенно игнорируют рациональную суть науки. (С. 37-38)

<...> абсолютная объективность, приписываемая обычно точным наукам, принадлежит к разряду заблуждений и ориентирует на ложные идеалы. Отвергая эту иллюзию, я хочу предложить другое представление, заслуживающее, на мой взгляд, большего интеллектуального доверия. Его я назвал «личностное знание». <...> (С. 40)

<...> Мы всегда должны предполагать наличие каких-то личностных особенностей, которые могут вносить систематические искажения в результаты считывания данных.

Эта неопределенность в считывании данных, которая не подчиняется никаким правилам, обычно выявляется в ходе многократных испытаний. И тем не менее она способна породить сомнения в применимости любого набора конкретных правил, а без этого невозможно никакое научное исследование, не может быть достигнут никакой научный результат. Здесь мы сталкиваемся с тем обстоятельством, что личное участие ученого присутствует даже в тех исследовательских процедурах, которые представляются наиболее точными.

Существует и еще более широкая область, в которой личное участие ученого несомненно: это - деятельность, связанная с верификацией любой научной теории. <...> в научном исследовании всегда имеются какие-то детали, которые ученый не удостаивает особым вниманием в процессе верификации точной теории. Такого рода личностная избирательность является неотъемлемой чертой науки. (С. 42-43) Точные науки представляют собой совокупность формул, опирающихся на опыт. Как мы видели, эта опора на опыт всегда в той или иной мере определяется возможностями личностного знания. Наука создается искусством ученого; осуществляя свои умения, ученый формирует научное знание. Поэтому, чтобы проникнуть в сущность того личного вклада, который совершает ученый, необходимо исследовать структуру умений. (С. 82)

Искусство, процедуры которого остаются скрытыми, нельзя передать с помощью предписаний, ибо таковых не существует. Оно может передаваться только посредством личного примера, от учи геля к ученику. Это сужает ареал распространения искусства до сферы личных контактов г, приводит обычно к тому, что то или иное мастерство существует в рамках определенной местной традиции. <...> Хотя содержание науки, заключенное в ясные формулировки, преподается сегодня во всем мире в десятках новых университетов, неявное искусство научного исследования для многих их них остается неведомым. <...> (С. 86-87)

Учиться на примере - значит подчиняться авторитету. Вы следуете за учителем, потому что верите в то, что он делает, даже если не можете детально проанализировать эффективность его действий. Наблюдая учителя и стремясь превзойти его, ученик бессознательно осваивает нормы искусства, включая и тс, которые неизвестны самому учителю. Этими скрытыми нормами может овладеть только тот, кто в порыве самоотречения отказывается от критики и всецело отдается имитации действий другого. Общество должно придерживаться традиций, если хочет сохранить запас личностного знания. (С. 87)

<...> В самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно. (С. 89)

<...> Мы можем обсуждать интеллектуальные инструменты, рассматривать любые системы понятий, в особенности формальные построения точных наук. Я имею в виду не те утверждения, которыми наполнены учебники, но те предпосылки, которые составляют основу метода, позволяющего прийти к этим утверждениям. Большинство этих предпосылок мы усваиваем, когда учимся говорить на определенном языке, содержащем названия разного рода объектов, которые позволяют классифицировать эти объекты, а также различать прошлое и будущее, мертвое и живое, здоровое и больное и тысячи других вещей. В наш язык входят и числа и начала геометрии; это позволяет говорить о законах природы, а затем переходить к более глубокому их изучению на основе научных наблюдений и экспериментов.

Удивительно, что мы не обладаем ясным знанием этих предпосылок, а если пытаемся их сформулировать, формулировки оказываются неубедительными. <...> Все попытки зафиксировать предпосылки науки оказались тщетными, потому что реальные основания научных убеждений выявить вообще невозможно. Принимая определенный набор предпосылок и используя их как интерпретативную систему, мы как бы начинаем жить в этих предпосылках, подобно тому как живем в собственном теле. Некритическое их усвоение представляет собой процесс ассимиляции, в результате которого мы отождествляем себя с ними. Эти предпосылки не провозглашаются и не могут быть провозглашены, поскольку это возможно лишь в рамках той системы, с которой мы отождествили себя в данный момент. А так как сами эти предпосылки и образуют эту систему, они в принципе не могут быть сформулированы.

Этот механизм ассимиляции научных понятий дает возможность ученому осмысливать опыт. Осмысление опыта - это умение, предполагающее личный вклад ученого в то знание, которое он получает. Оно включает в себя искусство измерения, искусство наблюдения, позволяющие создавать научные классификации. <...> (С. 94-95)

<...> В любой практической деятельности: осваиваем ли мы молоток, теннисную ракетку или автомашину, действия, с помощью которых мы управляемся с ними, в результате оказываются бессознательными. Этот переход в бессознательное сопровождается появлением в сознании нового умения, новой способности в операциональном плане. Поэтому нет смысла описывать приобретение новой способности как результат повторений; это - структурное изменение, возникающее вследствие повторения чисто умственных усилий, направленных на инструментализацию каких-то вещей и действий во имя достижения определенной цели. (С. 98)

Опыт, конечно, может подсказать что-то, что укрепит или поставит под сомнение утверждения, касающиеся вероятности или упорядоченности, а это важный фактор, но не более важный, чем, скажем, тема романа для решения вопроса о его приемлемости. Тем не менее личностное знание в науке является результатом не выдумки, но открытия и как таковое призвано установить контакт с действительностью, несмотря на любые элементы, которые служат его опорой. Оно заставляет нас отдаться видению реальности с той страстью, о которой мы можем и не подозревать. Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие критерии верифицируемости или фальсифицируемости или чего угодно еще. Потому что мы живем в этом знании, как в одеянии из собственной кожи. Такою подлинное чувство объективности <...> Я назвал это обнаружением рациональности в природе, постаравшись выразить в этой формуле тот факт, что порядок, который ученый обнаруживает в природе, выходит за границы его понимания; его триумф состоит в предвидении множества следствий своего открытия, которые станут ясными в иные времена, иным поколениям.

Уже на этом этапе мое рассуждение вышло далеко за пределы области точных наук. <...> я проследил корни личностного знания вплоть до его наиболее примитивных форм, лежащих по ту сторону научного формализма. Отбросив бумажные ширмы графиков, уравнений и вычислений, я постарался проникнуть в область обнаженных проявлений неизреченного интеллекта, благодаря которым существует наше глубоко личностное знание. Я ступил в область анализа искусного действия и искусного знания, которые стоят за всяким использованием научных формул и простираются гораздо дальше, без помощи какого бы то ни было формализма создавая те фундаментальные понятия, которые служат основой восприятия нашего мира.

Здесь, в области умения и мастерства, в действиях мастеров и высказываниях знатоков можно видеть, что искусство познания предполагает сознательные изменения мира: расширить наше периферическое сознание, включив в него различные предметы, которые в искусных действиях выступают как инструменты, подчиненные главному результату, а в суждениях знатоков - как элементы рассматриваемых целостностей. <...> (С. 100-102)

Искусство познания и искусство действования, оценка и понимание значений выступают, таким образом, как различные аспекты акта продолжения нашей личности в периферическом осознании предметов, составляющих целое. Структура этого фундаментального акта личностного познания диктует для нас необходимость как участвовать в его осуществлении, так и признавать универсально значение его результатов. Этот акт является прототипом любого акта интеллектуальной самоотдачи.

Интеллектуальная самоотдача - это принятие ответственного решения, подчинение императиву того, что я, находясь в здравом сознании, считаю истинным. Эго акт надежды, стремление исполнить долг в рамках ситуации, за которую я не несу ответа и которая поэтому определяет мое призвание. Эта надежда и этот долг выражаются в универсальной направленности личностного знания. <...> (С. 102)

На уровне артикулированного интеллекта эвристические акты отчетливо отделяются от простых рутинных применений уже имеющегося знания. Здесь эти акты - действия изобретателя и открывателя, требующие оригинальности и, может быть, даже гениальности. Этим данные действия отличаются как от действий инженеров, применяющих на практике уже известные устройства, так и от деятельности учителей, которые демонстрируют уже установленные результаты науки. Интеллектуальные акты эвристического типа создают некоторое приращение знания, и в этом смысле они необратимы, в то время как следующие за ними рутинные действия совершаются внутри уже существующего массива знания и как таковые обратимы. (С. 114)

<...> Всякое применение формальной схемы к опыту, как мы видели, влечет за собой неопределенность, устранение которой производится на основе критериев, которые сами по себе строго не формулируются Теперь мы можем добавить, что столь же неформализуемым, неартикулируемым является процесс применения языка к вещам. Таким образом, обозначение - это искусство, и все, что бы мы ни высказывали о вещах, несет на себе отпечаток степени овладения этим искусством. <...> (С. 119-120)

<...> Признав <...> участие личности ученого в формировании всех утверждений науки, я хотел исследовать происхождение этого личностного компонента, прослеживая его связь с речевой деятельностью. Чтобы вскрыть эту связь, мы должны в своем исследовании выйти за ее границы, проникнув к неартикулированным уровням интеллекта ребенка и животного, где первоначально преформируется личностный компонент изреченного знания. Исследуя генезис этой формы скрытого интеллекта, мы выявили, что в ее основе лежит активное начало. Рассматривая примитивные формы жизни (червя или даже амебу), мы увидели проявление той общей активности, свойственной всем животным, которая направлена не на удовлетворение определенной потребности, а просто на исследование среды, своего рода стремление осмыслить ситуацию. В логической структуре этого исследования среды, которое сопровождается визуальным восприятием, мы обнаружили истоки соединения активного формирования знания с принятием этого знания в качестве заместителя реальности; это соединение является отличительной чертой всякого личностного знания, оно направляет всякое умение или мастерство и служит основой любого артикулированного знания, которое всегда содержит неявный компонент, на который опираются явные высказывания.

Проследив в очерченных здесь направлениях формирование личностного знания (посредством словесных высказываний) из свойственных животной жизни принципов активности, мы показали, что уже на основе общих нам с животными и детьми неартикулированных сил мы в первом приближении можем разъяснить колоссальное расширение сферы знания благодаря обретению человеком дара речи. Преимущество этого приближенного разъяснения, во всяком случае, в том, что оно позволяет порознь отобразить те аспекты артикулированного мышления, для которых не требуется большого расширения доречевых психических способностей по сравнению с их уровнем, присущим животным. Однако, помимо этих аспектов, мысль и даже наука как таковая содержат и другие компоненты, которые регулируются далеко превосходящими животный интеллект доречевыми способностями. <...> (С. 193-194)

<...> Акт утверждения крупной научной теории в какой-то мере уже выражает радость. Теория содержит в себе неартикулированный компонент, утверждающий ее красоту и существенный для убеждения в истинности этой теории. Ни одно животное не может оценить интеллектуальной красоты науки. (С. 194)

Прежде чем перейти к дальнейшему анализу, позволю себе подчеркнуть, что, перенося свое внимание на данный аспект науки, мы ставим ее рассмотрение в новый контекст. Привлекательность научной теории, обусловленная ее красотой и частично основывающая на ней свои притязания на соответствие эмпирической реальности, ее можно уподобить мистическому созерцанию природы. <...> Выдвигая свои специфические требования формального совершенства, наука делает то же, что искусство, религия, мораль, право и другие компоненты культуры.

Это сопоставление расширяет перспективу нашего исследования. Хотя, как мы отметили выше, наука стремится оценить порядок и вероятность, опираясь на искусство и знания исследователей, тем не менее эти черты эмоционально бесцветны по сравнению с интеллектуальными эмоциями, с помощью которых она оценивает свою собственную красоту. Если для обоснования научной истины мы должны оправдать такие эмоциональные оценки, то наша задача неизбежно расширяется и включает также оправдание тех равным образом интеллектуальны оценок, на которых основываются утверждения в ряде других областей культуры. Наука не может выжить на острове позитивных фактов в окружении океана интеллектуального наследия человека, обесцененного до уровня всего лишь субъективных эмоциональных реакций. Наука должна признать правильность определенных эмоций, и, если ей это удастся, она не только «спасет» сама себя, но своим примером подведет базу и под всю систему культурной жизни, частью которой является. (С. 195)

<...> я хочу сфокусировать свое внимание на страстности в науке. Мне хочется показать, что страстность в науке - это не просто субъективно-психологический побочный эффект, но логически неотъемлемый элемент науки. Она присуща всякому научному утверждению и тем самым может быть оценена как истинная или ложная в зависимости от того, признаем мы или отрицаем присутствие в ней этого качества.

В чем оно заключено? Страстность делает сами объекты эмоционально окрашенными; они становятся для нас притягательными или отталкивающими; если эмоции позитивны, то объект приобретает в наших глазах исключительность. Страстность ученого, делающего открытие, имеет интеллектуальный характер, который свидетельствует о наличии интеллектуальной, и в частности научной, ценности. Утверждение этой ценности составляет неотъемлемую часть науки. <...> (С. 196)

Науки открывают новое знание, однако новое видение, которое при этом возникает, само не является этим знанием. Оно меньше , чем знание, ибо оно есть догадка; но оно и больше, чем знание, ибо оно есть предвидение вещей еще неизвестных, а быть может, и непостижимых в настоящее время. Наше видение общей природы вещей - это наша путеводная нить для интерпретации всего будущего опыта. Такая путеводная нить является необходимой. Теории научного метода, пытающиеся объяснить формирование научной истины посредством какой бы то ни было чисто объективной и формальной процедуры, обречены на неудачу. Любой процесс исследования, неруководимый интеллектуальными эмоциями, неизбежно потонет в тривиальностях. Для того чтобы наше видение реальности, на которое откликается наше чувство научной красоты, могло стать рациональным и интересным для исследования, оно должно подсказывать нам определенную категорию вопросов. Оно должно рекомендовать нам группу понятий и эмпирических отношений, внутренне достоверных, а потому и подлежащих отстаиванию, даже если какие-нибудь свидетельства внешне им и противоречат. Оно должно, с другой стороны, говорить нам и о том, какие эмпирические соотношения следует отвергнуть как мнимо наглядные, хотя бы в их пользу и можно было привести пока еще не объясняемые новыми допущениями данные. По сути, не имея шкалы значимости и убедительности, основанной на определенном видении действительности, нельзя открыть ничего ценного для науки; и только наше понимание научной красоты, отвечающее свидетельству наших чувств, может вызвать в нас это видение.

Данное понимание ценностной стороны науки может быть более прочно обосновано, если мы представим его как суммарный результат трех взаимодополняющих факторов. Утверждение будет приемлемо как компонент науки, если оно обладает, и будет тем более для нее ценно, чем в большей мере оно обладает:

(1) достоверностью (точностью),

(2) релевантностью для данной системы знания (глубиной) и

(3) самостоятельной значимостью.

Два первых из этих критериев приняты в науке, третий - по отношению к ней является внешним. (С. 197-198)

Наука есть система убеждений, к которой мы приобщены. Такую систему нельзя объяснить ни на основе опыта (как нечто видимое из другой системы), ни на основе чуждого какому-либо опыту разума. Однако это не означает, что мы свободны принять или не принять эту систему; это просто отражает тот факт, что наука есть система убеждений, к которой мы приобщены и которая поэтому не может быть представлена в иных терминах. Доведя нас до данной точки зрения, логический анализ науки явно обнаруживает свою ограниченность и выходит за свои пределы в направлении формулировки науки на основе принципа доверия <...>(С. 246)

М.Полани (1891 – 1976) специалист в области физической химии, он работал в Институте физической химии в Берлине, но после прихода к власти Гитлера эмигрировал в Англию, где стал профессором физической химии и социальных наук в Манчестерском университете. Известен как основатель исторического направления в англо-американской философии, он сформулировал понятие научного сообщества и концепцию неявного знания и пытался предложить новый идеал знания в своей работе «Личностное знание» (1958). Как известно, К.Поппер считал рациональность имманентной чертой науки, он искал внутреннюю логику ее развития. Новизна утверждений М.Полани в том, что истина научного знания является личностной характеристикой, она относится к убеждениям каждого конкретного человека: человек рационален только в той мере, в какой истинны концепции, к которым он привязан . Личностное знание – это сплав личного, т.е. субъективного, и объективного. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице.

По данному пути шли пифагорейцы, которые усматривали гармонию мира в числах, Коперник с его сознательным возвратом к Пифагору, Кеплер, который узрел, что Солнце является центром космоса и постигал небесную музыку. Астрономическое открытие было для Кеплера актом экстатического постижения. А Галилей, сторонник Пифагора, считал, что книга природы написана языком математики. Но вот Декарт уповал уже на универсальную математику и принцип построения научных теорий на основе умозрения ясных идей.

К концу 19 века возникает новая философия – позитивизм, которая отрицала всякие притязания физических научных теорий на рациональность. Эти притязания были объявлены метафизикой и мистикой. Научная теория становится, по мнению Э.Маха, простым суммированием опыта ради удобства. Отсюда положения:

Научное знание всегда является личностным знанием, в какой бы форме его не представляли;

Идеал без личностного и соответственно бесстрастного знания, т.е. идеал объективного знания вреден для познания мира человеком;

Продуктивная традиция познания вселенной на принципах поиска ее красоты и гармонии подавлена позитивизмом.

Между тем, полагает М.Полани, абсолютная объективность, которую мы обычно приписываем точным наукам, принадлежит к разряду великих заблуждений, поэтому я начинаю переоценку всех ценностей в науке, подобно тому, как это пытался сделать Ф.Ницше в философии.

Ученые сплошь и рядом игнорируют данные, которые являются несовместимыми с принятой ими системой научного знания. Они упорно надеются на то, что эти данные со временем окажутся ошибочными. Чтобы искоренить подобные представления, следует признать интуицию, неявное знание, внутренне присущую самой природе рациональности, в качестве существенной части научной теории. Поэтому интерпретации, сводящие науку к экономичному описанию фактов, или к конвенциальному языку для записи эмпирических выводов, или к рабочей гипотезе, призванной обеспечить удобство человеческой деятельности – все они определенно игнорируют рациональную суть науки.

Как известно, эксперимент Майкельсона – Морли не дал такого результата, который свидетельствовал бы о движении Земли. Поэтому А.Эйнштейн выдвинул новую концепцию пространства и времени, где измерение скорости света дает всегда одно и то же значение, независимо от того, движется наблюдатель или находится в покое. Поэтому и концепция пространства Ньютона, которое всегда неподвижно безотносительно к любому внешнему объекту, а также различение абсолютно движущихся и абсолютно неподвижных тел были отброшены. Возникла новая система понятий, в которой рассматривается только относительное движение тел.

Однако исторические факты свидетельствуют об ином. Если двигаться вслед за лучом света, о чем думал А.Эйнштейн еще в 16 лет, то я должен был бы воспринимать такой луч света как покоящееся переменное в пространстве электромагнитного поля. Но ничего подобного не существует. Это видно как на основании опыта, так и из уравнений Максвелла. Интуитивно мне казалось ясным, писал сам А.Эйнштейн, что с точки зрения такого наблюдателя все должно совершаться по тем же законам, как и для наблюдателя, неподвижного относительно Земли. Отсюда М.Полани делает вывод о том, что обычная трактовка теории относительности как теоретического отклика на эксперимент Майкельсона – Морли оказывается домыслом. Домысел, который восходит к установкам Э.Маха.

Э.Мах критиковал определения пространства и времени Ньютона на том основании, что они не могут быть проверены опытным путем. Они обвинял их в догматизме, так как они были сформулированы не на основе опыта, который указывает на относительный характер движения. Э.Мах, который оказал большое влияние на становление А.Эйнштейна, настаивал на пересмотре динамики Ньютона. Однако, если он прав, тогда отказ А.Эйнштейна от ньютоновского пространства и времени не прибавлял ничего нового. Он не приводил к открытию каких-либо новых фактов.

Но ведь ошибался Э.Мах, он забыл о распространении света и не понимал, что в этом отношении пространство и время Ньютона можно проверять опытным путем. Эйнштейн, поняв это, показал, что ньютоновское понятие не бессмысленно, а ложно. Добавим, что Д.К.Мюллер с 1902 по 1926 год провел многократные повторы опыта Майкельсона – Морли (тысячи раз) и зафиксировал наличие эфирного ветра, скорость которого составляет 8 – 9 км в сек. Однако отказаться от теории относительности было уже невозможно. И результаты Мюллера отложили в ящик до будущих времен.

История служит примером опровержения той точки зрения, что наука основывается на опытах, которые каждый может воспроизвести по своему желанию. Отсюда следует, что критическая верификация всякого научного утверждения требует точно таких же усилий, направленных на обнаружение рациональности, скрытой в природе, как и любое научное открытие.

О Махе позитивно. Вернуться, с. 34 – 37.